ARCHITEON.INFO

Вода действительно была наиболее частой темой его живописи. Набережные Сены с высокого горизонта в разные часы дня и ночью. Море спокойное, волнующееся, шторм. Свежий индустриальный пейзаж с пароходами, мостами, подъемными кранами, шлюзами.

Но есть еще кое-что, в чем он был так же хорош. Его городские виды хрестоматийны, и "Парижский пейзаж Марке" в искусствоведческих кругах понятие вполне сложившееся. Какая задача – написать пейзаж, бесконечно опошленный дешевыми картинками и избитыми ассоциациями. Однако Марке переносит на холст легко узнаваемые, штампованные силуэты – Нотр-Дам, Эйфелеву башню, Лувр без всякой открыточности.

Это исключительно интеллигентная живопись. Первое, что приходит на ум при мысли о Марке – это живописный такт. Второе – что это и есть та самая не рассчитанная на внешний эффект живопись без "штучек", которую любил Хемингуэй.

Марке, с его предельной лаконичностью и почти минимализмом, ценил творчество примитивистов. Когда его спрашивали о детских рисунках, он говорил: "Они теряют значение в тот день, когда дети узнают, что у дома бывает дверь, крыша, окна. Только преодолев это, получишь возможность продолжать". Несколько лет он выставлялся в славной компании Матисса, Мориса де Вламинка, Андре Дерена и Жоржа Брака. Эта группа, именуемая фовистами (от фр. Fauve - дословно "дикий"), характерна приверженностью к бурному колориту и плакатной броскостью цветовых пятен. Вот что написал в своем отчете о посещении одной из выставок писатель и репортёр "Фигаро" Камиль Моклер: "Такое ощущение, что на головы публики была вылита банка жёлтой краски".

Но, несмотря на привычные ассоциации с фовистами, Марке отличался от коллег довольно сильно. Он не увлекся теми опытами, которые могли обеспечить быстрый успех. Усиленные до предела, напряженные цветовые сочетания фовистов только обостряли впечатление свежести и тишины от сложных серых оттенков Марке. Даже в среде "диких", даже прибегая к открытому цвету – Марке и тут интеллигентен. Недаром один из английских критиков окрестил его "деликатным фовистом".

Забавно, что у Эренбурга были некоторые подозрения на этот счет. Он считал, что Марке примкнул к фовистам не потому, что соблазнился их художественными открытиями, а только оттого, что по нежеланию огорчить друга не смог отказать бывшему roommate Матиссу.

В живописи Марке был в значительной степени графиком. Сдержанный колорит и предельная простота без деталей. Внимание к направлению штриха. Черный контур предмета, который кто-то очень точно назвал тональным камертоном Марке. Люди на улицах Парижа – это уже каллиграфия. Возможно, поэтому Матисс говорил о нем как о "нашем Хокусае".

В жизни Марке, похоже, был так же скромен, как и в живописи. Он отказался от звания академика; на встречах с прессой просил прощения и виновато улыбался – не знал, о чем говорить. Общеизвестно его предложение одному из журналистов полюбоваться крышами вместо диалога.

Нежелание ораторствовать и становиться в "позу" не помешало художнику открыто выступить против фашизма. Он был занесен в черные списки, и потому годы Второй мировой войны ему пришлось провести в Алжире. А до того Марке вообще много путешествовал. Ездил с Матиссом в Лондон и Нормандию. Жил в Тунисе и Марокко. В 1934 году вместе с группой туристов приехал в Советский Союз.

После войны он вернулся в Париж, любовался фейерверками, угощал Эренбурга бордоским вином. Потом Марке тяжело заболел и знал, что операция безнадежна. Он написал еще несколько холстов – это была Сена – окна его мастерской на пятом этаже выходили, конечно, на набережную.

По словам М.Ю. Германа, искусство Марке "учит людей понимать драгоценные паузы и ждет тишины, возможно еще не наставшей". В целом же, его простота исключительно приятна. Во всем, что пишут и говорят о Марке, есть впечатление тонкости, такта и симпатии – человеческой и живописной.