Слово “конструктивизм” применительно к архитектуре изобретено в Советском Союзе. На Западе оно звучало “функционализм”, и которые из мастеров первыми приставили его к характеристике невиданного доселе явления — неизвестно. Очевидно иное: истоки этого явления были диаметрально противоположны, результаты воплощения — почти одинаковы. Методы внутренней работы конструктивистов и функционалистов над архитектурной формой различимы с трудом. Парадокса вроде не наблюдается: все объяснено социальностью.
Советским лидером и главным теоретиком конструктивизма заслуженно считается Моисей Гинзбург (1892–1946), архитектор и академик. Западными — Шарль Эдуар Жаннере (то есть Ле Корбюзье; 1887–1965) и Анри Люрса (1894–1970), архитекторы и теоретики. Их манифестационные тексты похожи.
В 1924 г. Гинзбург опубликовал книгу, в которой, между прочим, сказано: “Подобно тому, как эпоха архаизма характеризуется проблемой монументальности, а эпоха расцвета — гармонией, так и эпоха упадка стиля всегда сопровождается преимущественным развитием проблем живописности” [1]. К времени Гинзбурга и Ле Корбюзье живописность классических форм, сдобренных модерном и мотивами ретроспекции, достигла апогея. Архитектор старой закалки стоял, как гоголевский Городничий, тихонько разведя руками и не зная, что делать дальше: все вступало с его академической школой в противоречие. Эта немая сцена должна была закончиться стенанием. Но явилась подмога, и “А. А. Сквозник-Дмухановский” либо перестал работать по-старому, либо был отстранен от должности (до лучших времен). Однако же, причем здесь стиль?
ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ. Один забавный человек, художник, однажды заметил, что единственный способ хорошо рисовать — это не рисовать совсем. Действительно, добротный метод пребывать в равновесии с самим собой. Сказал же Бахтин, что когда человек в искусстве, его нет в жизни, и наоборот, и что нет между ними единства и внутреннего взаимпроникновения в единстве личности. А что может гарантировать внутреннюю связанность элементов, из которых складывается личность, как ни требование единства ответственности — ведь за то, что я пережил в творческом акте, я должен ответить и даже заплатить жизнью. Иначе пережитое и перечувствованное рискует остаться пустой забавой и для жизни окажется бездейственным. Нет, действительно, проще не рисовать.
Три области культуры — наука, искусство и быт — обретают единство только в личности, которая и сообщает им единство. Однако связь эта чаще всего механическая. Художник и человек механически соединены в одной личности, и в творчество художник уходит из житейского волненья, как в мир “вдохновенья, звуков сладких и молитв”, то есть творческий акт всегда есть нечто, предполагающее обязательный выход из повседневности. И потому искусству как форме общественного сознания (и как экономически странному явлению, не поддающемуся четкости счисления) позволено быть дерзким и самоуверенным, патетичным. И ежели ему не обязательно быть в ответе за деятельность художника, за его быт и жизнь, то оно вполне безвредно и не посягает на основы психологических устоев. Это очевидно, но дело здесь в другом.
Туалет. Неотъемлемые 1,4м2 бытия человеческого. За деликатностью темы, мы часто не воздаем ему должного: боясь упомянуть всуе запретное слово, заменяем его наводящей бессмыслицей, доходящий до полного абсурда, в сопровождении многозначительного взгляда или нескольких.
История уборной, по причине неопровержимой функциональности, длинна, но богата пробелами. Это объясняется стеснительностью относительно нужников, свойственной, как оказалось, не только нам, но и нашим предкам – обсуждение туалетов на протяжении многих веков считалось неприемлемым.
О происхождении туалета существует много гипотез. По некоторым из них, первый туалет сидячего типа был построен в 2600 году до нашей эры и принадлежал шумерской царице. Нечто подобное было в обиходе и в древнем Египте (2100 г. до н.э.), и на острове Крит, и на полуострове Индостан.
Старая максима гласит: все, что есть в жизни хорошего, либо аморально, либо противозаконно, либо ведет к ожирению. Не нарушая тройственности утверждения, я добавил бы слово "абсурдно". Утверждал же Тертуллиан: верую, ибо абсурдно.
Хорошее и абсурдное — однополюсные понятия. Ведь то, что выходит за рамки здравого смысла, дает, во-первых, уверенность, что все, что ты полагал перед этим, здравый смысл имеет, а во-вторых, что здравый смысл только и возможен, когда ему противопоставляется смысл "не здравый".
Касательно архитектурного процесса эта соотнесенность — оценки (хорошо) и констатации (абсурдно) — приобретает особенную наглядность: если архитектурная форма, рассчитанная на функциональное потребление (иначе зачем она?), обретает художественный строй помимо функционального потребления и при этом признается удачной, она свидетельствует, что художественность ее может быть выражена какими угодно независимыми от функции средствами.
Как ни странно, это и есть первое положение постмодернизма. Заведомая, сознательная разведенность художественного и архитектурного аспектов приобретает в этом течении ловкую остроту. Ни в каком ином архитектурном явлении прошлых эпох такой остроты нет.
Не будем говорить о необходимости применения экологичных материалов, это, как говорится – no comments. Но желая развеять первую приходящую ассоциацию эко-конструкций с традиционной деревянной доской, а вторую – с создающим впечатление растительного образования нечто, скажем, что термин "материал экологичный" – на сегодняшний день понятие довольно широкое. С комплексным подходом к процессу выбора и рядом требований к самому материалу. Постараемся рассмотреть этот вопрос подробнее...
Ответ на вопрос, чем отличается современное искусство от авангарда начала века, должен быть незамысловат.
Я далек от желания хвалить либо порицать современное искусство, однако, так уж заведено: нужно держаться точки зрения. Но на одной такой точке, как на одной ноге, устоять трудно. Требуется как минимум две или, еще лучше, — три: как аполлонийский треножник на царьградском ипподроме, переживший века. Настоящие размышления, не претендуя на концептуальность, и есть попытка гашения внутреннего беспокойства. По Мандельштаму, Дант называет (“когда ему нужно”) веки глазными губами: “это когда на ресницах виснут ледяные кристаллы мерзлых слез и образуют корку, мешающую плакать” [2]. Нечто подобное должно произойти с сознанием, когда в него врывается художественно инфернальная современность. И сознание в ответ растерянно “образует корку”.
Мобильное жилье известно еще с библейских времен. Чем же еще можно назвать Ноев ковчег, как не автономной жилой ячейкой, мобильной и с полным набором самообеспечения?
Но, по-настоящему, разработка передвижного жилья начала вестись недавно, около 30 лет тому назад. В городе мобильность дома, может, не так важна. Но при попадании в загородную среду, при желании путешествовать с удобством, или при строительстве там, где построить трудно – в районах удаленных, применение готовой ячейки становится куда более привлекательным. Не беря во внимание традиционные юрты, вигвамы и палатки бедуинов (которые не вполне отвечают теперешним представлениям о комфорте и гигиене), остановимся на положительных качествах современных систем. Все неослабевающая популярность мобильных структур говорит о: